Каноник передал услышанное королю в присутствии его любимца, и его отпустили.

Людовик, к удовольствию графа де Люиня, нашел, что действительно надо торопиться.

— Вечером двадцать четвертого апреля, когда маршал Кончини явится в Лувр, его арестуют, Шарль, — сказал король. — Найдется для этого надежный офицер?

— Я уже одного наметил…

— Кто такой?

— Барон Витри, мы можем положиться на него, — ответил Люинь.

— Одновременно с этим надо оцепить флигель ее величества, отвезти жену маршала в ратушу, а маркиза Шале в Бастилию. Он займет камеру принца Конде… Остальным я сам распоряжусь в ту ночь; исполнение же всего, о чем я говорил сейчас, поручаю тебе, — сказал король.

— Так ты позволяешь власть употребить и другие средства, чтобы задержать опасные личности, которые ты назвал? — спросил Люинь.

— Я дам тебе инструкции, а как применять их к делу в том или другом случае — решать тебе. Устрой только, чтобы победа была на нашей стороне.

— Будь спокоен, Людовик! Хотя мы и не можем рассчитывать на все войска, но я тебе обещаю, что все твои желания исполнятся! Барону Витри в награду за его умелое дело попрошу у тебя маршальский жезл.

— Он его получит!

— Кроме того, я попрошу тебя, когда начнется переворот, стать у открытого окна Лувра. Народ увидит тебя, поймет в чем дело и с громкой радостью примет твою сторону! — уверял любимец, дождавшийся, наконец, осуществления своих честолюбивых планов.

Он знал свое влияние на короля, знал, что Людовик несамостоятелен и передаст ему управление государством. А этого-то и добивался де Люинь, который был также алчен и бездарен, как и те, кого он собирался оттеснить и свергнуть.

В лагере королевы-матери, между тем, господствовала полная уверенность, что интриги враждебной партии будут предупреждены и зачинщики внезапно обезврежены. Все было готово к осуществлению решительные планов Кончини, одобренных Марией Медичи и другими ее министрами.

Накануне назначенного дня маршал отдавал распоряжения тем, кого избрал для их выполнения из числа самых надежных своих приверженцев. Он сидел в рабочем кабинете своего роскошного дворца, блеск и богатство которого были оплачены самыми тяжелыми налогами, политы слезами и потом бедняков, осыпаны проклятьями народа. Ему доложили о капитане швейцарской гвардии Фермореле.

Министр, по-видимому, ждал его и приказал, чтобы во время их разговора никто не смел входить к нему, кроме герцога д'Эпернона. Антонио поручено было наблюдать за этим.

Осторожность была необходима, потому что дело, о котором Кончини и Ферморель собирались говорить, именовалось государственной изменой. Маршал очень доверял капитану, иначе не дал бы ему такого ответственного и опасного поручения.

Ферморель вошел и поклонился. Маршал милостиво ответил ему.

— Я пригласил вас сюда, любезный капитан, чтобы спросить, могу ли вполне и во всем положиться на вас и ваших швейцарцев? Не торопитесь с ответом, капитан. Лучше выслушайте и спокойно обдумайте прежде то, что я вам скажу.

— Будьте так добры, маршал, объяснить мне суть дела.

— Вы не станете удерживать своих швейцарцев от драки с королевскими мушкетерами за меня и под мою ответственность?

— Ни за что, господин маршал! Хотя бы в самом Лувре пришлось драться! — поспешил уверить Ферморель.

— Решитесь вы содействовать уничтожению моих врагов, кто бы они ни были, как бы высоко не стояли, имея ввиду, что они также и враги ее величества.

— Ваши приказания будут беспрекословно выполнены!

— Некоторые знатные придворные из свиты короля задумали изменническое преступное дело: в одну из следующих ночей арестовать, а может быть и убить ее величество и приближенных к ней людей, — сказал Кончини.

— Неслыханное дело! — с негодованием вскричал удивленный Ферморель.

— Я имею верные сведения обо всем. Вещь, действительно, невероятная, любезный капитан, но, тем не менее, план наших противников может осуществиться, если мы не примем мер к тому, чтобы энергично им противостоять.

— Располагайте мной и моими швейцарцами, господин маршал! Благодарю вас за высокое доверие, которым вы меня удостаиваете! — с жаром произнес Ферморель.

— Я испытал уже вас, и полагаюсь на вашу верность, но теперь придется особенно быстро и смело действовать. Выслушайте, каким образом мы можем разрушить планы наших врагов. Завтра вечером вы с вашими швейцарцами должны будете сделать дело, за которое я беру ответственность на себя.

— Какого же рода дело это будет, господин маршал? — спросил Ферморель, и глаза его заблестели.

— В одиннадцатом часу вечера вы тихо займете караулы в Лувре, делая вид, что держите сторону наших врагов, чтобы мы могли беспрепятственно начать против них действия в следующую ночь. С пятьюдесятью надежными солдатами вы ворветесь в галерею, убивая всех, кто вздумает сопротивляться, — особенно не щадите мушкетеров, — потом оцепите флигель королевы-матери, как будто способствуя ее аресту… Не пугайтесь, ее величество знает об этом плане и одобряет его.

— В таком случае, я готов исполнить приказание!

— Я был уверен в вас! Но слушайте дальше: флигель королевы-матери я буду защищать сам. Когда мы затеем драку во дворце, большая часть швейцарцев пусть примкнет ко мне. Если вас станут теснить, мы будем иметь все основания занять флигель короля и арестовать всех, кто против нас.

— Что меня ожидает за это, господин маршал?

— Титул барона де Гаркур, любезный капитан!

— Как… верно ли я понял?

— Вы получите в награду за ваши заслуги местечко Гаркур, владелец которого имеет право на титул барона де Гаркур! Не забывайте, я принимаю на себя ответственность за все, что вы будете делать, — продолжал маршал.

В эту минуту дверь отворилась. Кончини с удивлением поднял голову, но сердитое выражение его лица сразу изменилось, когда он увидел герцога д'Эпернона и маркиза де Шале.

— А! Милости просим, господа! — пригласил он.

— Вы, я вижу, инструктируете капитана, — сказал д'Эпернон, здороваясь с маршалом и Ферморелем. — Честное слово, маркиз, вы замечательно неутомимый министр! Но позвольте и нам сесть… И мы сегодня сделали много трудных дел!

Герцог лениво опустился в золоченое кресло. Шале тоже сел.

— Так, в одиннадцатом часу вечера, любезный капитан, — прибавил Кончини, завершая разговор с Ферморелем. — Будьте аккуратны!

— И очень осторожны, — дополнил герцог обычным важным тоном. — Докажите, что вы достойны чести такого поручения!

— Я вполне понимаю его значение, — ответил Ферморель, — в одиннадцатом часу швейцарцы будут в Лувре.

— Когда я покажусь у открытого окна, вы должны пробиться в галерею, — сказал маршал. — Пока не увидите меня, ничего не предпринимайте! Прощайте, любезный капитан!

— И ничего не разглашайте, — прибавил Эпернон, понижая голос.

Ферморель почтительно поклонился и ушел; он, как офицер наемного войска, привык ничего не расспрашивать и не раздумывать над приказами, а просто исполнять их, слепо подчиняясь Кончини, маршалу Франции, первому приближенному и поверенному королевы-матери.

— Этот капитан швейцарцев, кажется, надежный малый, — сказал д'Эпернон, — на него можно положиться. Ну, любезный маршал, мы пришли потолковать с вами.

— А я, кроме того, выслушать ваши приказания, — прибавил Шале.

— Вы нам особенно нужны, любезный маркиз, — ответил Кончини последнему. — На вашу верность и гениальность рассчитана главная часть задачи.

— Объясните нам ваши планы, — попросил Шале. — Вы, конечно, уже переговорили обо всем с ее величеством, и она все знает…

— Насколько это необходимо, разумеется, — высокомерно ответил Кончини.

— Ее величество ведь всегда полагается на опыт верных ей вельмож Франции, — самодовольно заметил д'Эпернон.

— Вечером мы соберемся во флигеле Лувра, который занимает королева-мать, — сказал маршал. — Со мной будет человек тридцать преданных мне дворян. С адъютантами и другими придворными штата ее величества у нас будет почти восемьдесят вооруженных людей. Да прибавьте еще человек тридцать швейцарцев. Как только в одиннадцатом часу вечера Ферморель сделает фальшивое нападение, цель которого перебить мушкетеров в галерее и отдать власть нам в руки, вы господин маркиз, с десятками четырьмя придворных займете и очистите флигель короля… разумеется, для того только, чтобы оградить его величество от всякой опасности.